Агентство Пинкертона [Сборник] - Лидия Гинзбург
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда его отправили к Мак-Парланду практиковаться.
Короче говоря, дружище, на днях он появится в какой-нибудь из ваших шахт или на плавильном. До сих пор вы предпочитали обходиться своими средствами. Но, дорогой О'Нейл, я уверен — вы охотно поступитесь одним из ваших многочисленных предубеждений ради душевного спокойствия вашего старого друга и принципала Вильфрида К. Реджа.
Р. S. Гарри Орчард отправляется туда же на всякий случай».
* * *На ходу обтирая руки, сбрасывая фартук или спуская рукава рубашки, люди выбегали из цехов плавильного завода, спешили через разборочную, бежали между бочонками, набитыми измельченной рудой. В течение последних двух дней Крейн старательно поступал так, как поступали другие. Он перестал набивать свой бочонок.
— Джефферсон-сквер… Большой Билль… Джефферсон-сквер… В Денвере стачка… — кричали, говорили и шептали вокруг.
От ворот плавильных и металлических заводов по наклону большой улицы города Виктора стекала толпа. Другая толпа поднималась навстречу из поселка горняков. Где-то у сквера толпа, замедляя движение, путалась и плотнела. Сначала Крейн бежал по улице, а другие рабочие бежали впереди, сзади и рядом. Потом бегущие стали все чаще прикасаться к нему плечом или локтем. Потом он уже не бежал; он толкал перед собой чужие пыльные спины, сзади его толкали в спину другие. Это было удобно. Чужие спины, плечи и локти вели Крейна верной дорогой — до решетки, через калитку, в конец сквера, где толпа шевелилась на месте вокруг деревянной эстрады, предназначенной для певиц и куплетистов. На эстраде стоял чистенький человек с очень маленькими темными усиками и в длинном застегнутом пальто. Вероятно, он говорил давно, потому что лица в толпе уже не выражали любопытства.
— …Не отрицая бойкота как такового, я однако не думаю, чтобы юнионисты имели моральное право уходить из церкви, раз туда вошел не-юнионист или скэб[1]. Никто не вправе, братья, уходить из церкви, если даже в ней присутствует скэб, вор или убийца… Безнравственно, братья, отказывать в последних почестях покойнику на том основании, что он был скэбом, — а тем более устраивать на похоронах скандал.
Вам внушают: без физического насилия нельзя выиграть стачку. В таком случае, братья и сестры, лучше проиграть стачку, чем выиграть ее, утратив симпатии публики. Кстати, количество стачек, так же как поджогов, убийств и других драматических происшествий, принято сильно преувеличивать. В среднем стачка продолжается двадцать три дня, тогда как предприниматель в среднем ведет свое дело без перерыва в течение тридцати лет. Средняя продолжительность промежутков между локаутами — девяносто семь лет, а на тысячу предприятий приходится ежегодно менее двух случаев бойкота. Итак, простой статистический подсчет убеждает нас в том, что нормальное состояние промышленности есть состояние мира. К сожалению, капиталист и рабочий — оба люди со всеми слабостями, присущими человеку, и каждый из них по временам стремится урвать свыше справедливой доли.
Между тем, обогащение капиталиста выгодно для рабочего, так как оно делает капиталиста уступчивым; повышение заработной платы выгодно для капиталиста, так как оно вселяет в рабочего бодрость духа, а бодрость духа, как известно, способствует производительности труда. Вот истина, которую поняли лучшие представители общества, между прочим, епископ Поттер, в свое время публично обратившийся к нашему вождю Самуэлю Гомперсу со словами: «Организуясь для взаимной пользы предпринимателя и рабочего, мы заложим краеугольный камень постройки, которая будет вечной».
Перед лицом разрушительной стачки я спешу вам напомнить, братья, что нами уже заложен камень, о котором епископ Поттер мечтал для рабочего класса. Я имею в виду Национальную федерацию граждан, в которой руководители крупнейших трестов, банков и железных дорог представляют интересы промышленного капитала, лидеры Американской федерации труда — интересы трэд-юнионов, такие особы, как бывший статс-секретарь Чарльз Адамс, архиепископ Айрлэнд, президент Гарвардского колледжа Элиот и другие — интересы всей остальной нации, — разумеется, включая сюда и неорганизованных рабочих.
Неорганизованные рабочие должны были бы предварительно сорганизоваться для того, чтобы прислать собственных делегатов. Включение миллионной массы в ряды трэд-юнионов тем самым приобрело бы насильственный характер, совершенно противный духу свободного американизма. Вот почему Национальная федерация граждан…
— Послушайте! — сказал тощий человек в кепи, появляясь на ступеньке эстрады, — замолчите как можно скорее…
И он шагнул вверх сразу через две ступеньки.
— Я всегда утверждал, — сказал негромко оратор, — что Западная федерация рудокопов пользуется способами борьбы, недопустимыми в цивилизованном обществе.
Оратор застегнул пальто еще на одну пуговицу.
— Ладно, слезайте-ка с вышки.
Тощий человек повернулся, улыбаясь толпе. У него были испорченные, выпяченные вперед вместе с деснами зубы — признак отравления свинцом.
— Гейс! — крикнул кто-то.
— Ребята, Большой Билль будет говорить с вами…
Толпа двинулась вперед, хотя двигаться было некуда.
Крейна сняло с места внезапным напором; он провалился куда-то между людьми. Работая коленями, головой, локтями, Крейн поднялся на поверхность. Толпа все еще нервно шумела, а на трибуне, пережидая волнение, стоял человек чрезмерно большой, напоминавший слона движениями, размером и тяжестью тела. Он стоял боком, показывая отчетливый профиль бритого, немного грузного лица. Очень светлые, неподходящие к профилю волосы свисали на лоб. Брови, такие же светлые, торчали пучками. На перильцах эстрады лежала большая черная примятая шляпа Большого Билля.
— Братья, — сказал Хейвуд, — и звук всех голосов затих под тяжестью его голоса, — с терпеньем, удивившим и даже огорчившим меня, вы слушали этого бездельника… Теперь поговорим о серьезных вещах.
Хейвуд повернулся лицом и грудью к толпе, и Крейн со страхом увидел, что лицо это обезображено. Над невидящим левым глазом неподвижно и низко висело мертвое веко.
— Мы собрались в Чикаго, осуществляя волю пятидесяти тысяч рабочих сорока шести различных профессий. Двадцать семь тысяч из них — ваши братья, западные рудокопы. Индустриальные рабочие мира вышли из рудников Колорадо, Идаго и Монтаны. Говорят, мы основали организацию, конкурирующую с Американской федерацией труда. Это неправда, — мы основали рабочую организацию. И в нашем манифесте стоят слова: «Историческое призвание рабочего класса — уничтожить капитализм».
Мы ушли из Американской федерации труда, потому что ее мирные идеи — это обросшие мхом реликвии времен воловьей упряжи и ремесленных цехов, члены которых владели орудиями производства. В течение девятнадцати лет АФТ неуклонно стремится к разделению рабочего класса. Она разделила рабочих по профессиям, и в ее рядах уже числится профессиональный союз рыболовов, занятых ловлей семги, чьи интересы, по мнению Гомперса, отличаются в корне от интересов рыболовов, занятых ловлей белуги. Она разделила рабочих на обученных и необученных — и союз электрических рабочих заставляет вновь вступающих сдавать экзамен по механике и математике. Разделила нас на получающих высокую заработную плату…
— О, Билль! Это мы знаем… И на получающих низкую плату…
— И на получающих очень низкую плату. Знает ли это союз плотников и столяров, назначивший восемьдесят пять долларов вступительного взноса?! Остается добавить, что Американская федерация труда разделила рабочих на американцев и иммигрантов, на иммигрантов натурализовавшихся м иммигрантов, не имеющих прав гражданства; на мужчин и женщин, — и союз парикмахеров не принимает женщин в число своих членов; на белых, черных и желтых, — и почти все союзы закрыты для китайцев и негров. Все существующие на земле способы разделения людей знакомы этой удивительной Федерации и ею использованы.
Во главе АФТ бессменно стоит Сэмми-Жаба. Самуэль Гомперс — сигарочник, заседающий в комиссиях и проповедующий в церквах, получающий двенадцать тысяч долларов в год в качестве президента Американской федерации труда и шесть тысяч долларов в качестве вице-президента Национальной федерации граждан, где толкуют о том, что «рабочие союзы существуют для рабочего, но не против кого бы то ни было».
Я никогда не пойму, почему этот субъект с рыбьим ртом и плешинками на голове, смахивающий на больного стригущим лишаем младенца, — почему этот низкорослый экземпляр человеческого рода считает себя подходящим вождем для ребят с Запада, пролетариев с красной кровью, из которых каждый без труда может прихлопнуть его на месте!
— Эге, Биль! Отчего ты не сделал этого?